В XVIII в. государство пытается взять культурный процесс под свой жестокий контроль, превратить общество и человека в свою собственность. Это ведет к разрушению естественных процессов становления местной культуры, к ограничению и искоренению региональной самобытности.

С другой стороны, еще больше ослабевают позиции традиционализма в культурной жизни края. Государству принадлежит инициатива форсированной, почти насильственной европеизации России, открывающая двери навстречу влияниям Запада. Отдельные элементы западной культуры насаждаются в России принудительно («как картошка», или обрядовые новшества в XVII в.) и поначалу нередко воспринимаются с враждебностью. Потенциал сопротивления государственному нажиму в этом случае обычно реализуется в крае традиционным образом: в религиозной форме старообрядчества.

В то же время противодействие вестернизации отнюдь не является в крае культурной нормой. Процесс сближения с Западом в городах Верхневолжья начался значительно раньше эпохи петровских реформ. Западная культура не отторгалась местным обществом как нечто совершенно чуждое. Многие ярославцы и сами были настроены на перемены и на контакты с внешним миром. Так, исключительно местными силами был создан в Ярославле театр, руководимый Федором Волковым, — и показательно, что этот отпрыск купеческого рода употребляет свои усилия не на продолжение традиций в старых формах XVII в., а на создание небывалой еще культурной институции, театра европейского типа.

Культура Верхневолжья размыкается навстречу разнообразным западным влияниям, под воздействием которых меняется миросозерцание ярославцев и культурная среда. Под европейским влиянием формируется дворянская культура. Западные веяния проникают в среду купцов и промышленников, распространяются среди городского населения уже в XVIII в., приходя во взаимодействие со стародавними традициями. Культура являет разного рода синтезы и смеси «французского с нижегородским». Характерно свидетельство рубежа XVIII — XIX в. о рыбинской моде на платье: «Молодые люди из богатых ходят в немецком, то есть во фраках и сюртуках, и стараются подражать вкусу С. Петербургских жителей (…) а старики — все одеваются генерально в русские кафтаны». Женщины же «многие ходят в немецком, но не иначе, как в юбках и кафтанах или на манер их в шитых полушубках». Показательна в этом примере и ориентация молодежи на западную моду. Она свидетельствует о векторе культурной эволюции. При этом столичная культура Петербурга и Москвы воспринимается как посредник в контактах с Западом.

В церковной жизни XVIII век — это время воздействия на местную религиозную среду питомцев Киево-Могилянской духовной академии, главного центра православной образованности в России. Широко известны деятельность светоча христианского просвещения митрополита Димитрия Ростовского, борьба за церковную собственность митрополита Арсения Мацеевича, просветительская и проповедническая деятельность архиепископа Самуила Миславского, церковные труды архимандрита Иоиля Быковского, Авраамия Флоринского и др. Они приносят в край религиозность, сформировавшуюся в активных контактах и противоборстве с католицизмом, с униатами и протестантами. Их религиозная культура переварила западный опыт, одновременно обогатившись им и преодолев его.

Специфической культурной реакцией на жестоковыйность полицейского государства является самозванчество. Известен случай, когда в Ярославле в 1736 г. объявился самозванный царь Алексей Петрович. Неправедность властей порождает в народном сознании миф о праведном, истинном царе, и в качестве альтернативной фигуры знаменательным образом выступает сын Петра I, Алексей, которому принадлежит знаменитая фраза о том, что став русским царем, он зиму будет жить в Москве, а лето — в Ярославле.

Стремление государства навязать свою волю земле было ограничено его возможностями и ресурсами. Государство не было всесильным. Средства связи, узаконенные меры принуждения и т. п. не позволяли ему всецело распоряжаться жизнью и судьбой человека. Конечно, изменение торговых путей и массовая мобилизация ярославцев для ведения войны и строительства новой столицы лишали край и материальных, и трудовых ресурсов для продолжения эффективной культурной работы. Но работа эта все-таки не прекращается. Поэтому в культуре XVIII в. проявляют себя, а иногда и взаимодействуют местный почин и государственная инициатива.

Яркое выражение этого взаимодействия — открытая по поручению Петра I Ярославская Большая мануфактура Затрапезновых с прилегающей к ней культурной средой: парком, особняком и храмом в европейском стиле, этот культурный анклав свидетельствует о новом понимании пространства. В целом качественная иерархия пространства, которая установилась в процессе христианизации края, сохраняется. Но возникают и элементы новизны. В XVIII в. они, как правило, связаны со стремлением упорядочить пространство на основе идеи регулярности. Первой из них и нужно считать устройство при Ярославской Большой мануфактуре регулярного парка с жестким планом, прямыми аллеями, аллегорическими скульптурами, фонтаном, клумбами, постриженными кустами и газоном. Парк создан по европейским нормам — как рационально организованное пространство. Здесь природа, стихии всецело подчинены разуму, человеческой логике. Это мир прямых линий, строгих перспектив, где нет никакой кривизны, недоговоренности, случайности. Парк являет собой аллегорию рационально организованного человеческого общества, какое являлось идеальной целью проводимых Петром I реформ. Довольно скоро парк пришел в запустение, что свидетельствует о неготовности местных жителей принять эстетику рациональности.

В гораздо больших размерах эти идеи реализуют себя во второй половине XVIII в., когда по регулярным планам перестраиваются города края. Заново разбиваются кварталы, протягиваются прямые улицы, строятся новые здания в стиле классицизма. Вместе с тем, новая рационалистическая логика привлекается в основном для четкой фиксации традиционного смыслообразования пространства. Смысловыми акцентами в планах являются храмы, которые замыкают перспективы улиц или выводятся на площади и перекрестки. Новая центральная площадь Ярославля (Ильинская) образуется сочетанием храма Ильи Пророка, освобожденного от окружавшей его хаотической застройки, административных корпусов Присутственных мест и дворца наместника. От Ильинской площади открывается, кроме того, обширная плац-парадная перспектива в направлении Успенского собора на Стрелке. Тем самым заново утверждается союз духовной и светской властей.

В реальном облике ярославских городов XVIII в. причудливо сочетались новые элементы регулярности с разнообразными следами живописной старины, а центры городов являли вид то послепожарной гари, то строительной площадки. Обживание регулярного пространства начинается на рубеже XVIII—XIX вв., когда классический шаблон придет в связь с изобретениями местных архитекторов. Стилевой доминантой центров городов станет провинциальный ампир.

В XVIII в. в городах появляются новые культурные объекты, что связано как с административными новшествами, так и с частной инициативой. Достаточно упомянуть театр европейского типа, организованный Ф.Волковым, первую частную типографию в русской провинции, книжную лавку, открытую московским книгоиздателем Н. Новиковым, Дом призрения ближнего в Ярославле. За пределами городов в конце XVIII — нач. XIX в. переживает расцвет дворянская усадьба. Во всем этом видится обогащение светской культурной среды, хотя отдельные ее элементы оказываются крайне недолговечными.

Местная культура в своих авангардных проявлениях подпадает под влияние разнонаправленных воздействий из столиц (а иногда напрямую с Запада). Ярославский край становится культурной провинцией, питающейся со столичного стола. Но и столичная культура империи теряет единство. С середины XVIII в. наряду с государственной здесь возникает общественная инициатива, а со временем последняя станет в оппозицию к государству. Провинциальная культура будет отражать те конфронтации, которые ярко проявляют себя в Москве и Петербурге.

Ранний культурный синтез такого рода — практика ярославского наместника Алексея Мельгунова. Он — государственный чиновник, причем ориентированный на реализацию идеального государственного проекта просвещенной монархии. В то же время Мельгунов совмещает этот план с попытками приблизить к осуществлению масонскую мечту о стране социальной гармонии, мира и братства, счастливой и возвышенной жизни. Он сочетает государственную деятельность с общественной инициативой, привлекая к сотрудничеству местных дворян и священнослужителей. Уже в опыте Мельгунова это сочетание не лишено конфликтности, поскольку его масонская самодеятельность не одобряется, императрица и наместник не вполне доверяют друг другу.