САРЕНКО Григорий Васильевич
САРЕНКО Григорий Васильевич (14.11.1876, Саратов — расстрелян 14.2.1938, Чимкент, Казахстан) — инженер-архитектор, коллежский советник.
Григорий Васильевич Саренко родился в интеллигентной дворянской семье. Семейные традиции и стиль жизни во многом определили характер и интересы будущего архитектора.
Его дед Василий Степанович (1814 — 1881) был родом из Воронежа. Рано оставшись сиротой, он воспитывался в семье родственника — преподавателя Орловской гимназии. После окончания этой же гимназии Василий Саренко в 15 лет был принят на казённый счёт на медицинский факультет Московского университета. Не имея свободных денег, он поселился в общежитии для малообеспеченных студентов, где жил в одной комнате с никому тогда не известным Виссарионом Белинским и входил в созданный им «Литературный кружок 11-го нумера».
Окончив в 1833 году университет, Василий Саренко начал службу в должности военного врача в морском госпитале в Ораниенбауме. Уже тогда он серьёзно занимался наукой. В 1838 году он, уже штаб-лекарь Санкт-Петербургской военно-хирургической академии, участвовал в первой операции по пересадке мальчику роговой оболочки глаза, взятой от кролика. Как потом писал Василий Степанович, «операция была трудная, продолжительная и не имела ожидаемого успеха». В 1854 году он получил степень доктора медицины и вскоре был назначен военным врачом Кадетского корпуса, где прослужил с 1855 по 1878 год, дослужившись до генеральского звания. В 1862 году, после награждения орденом Святого Владимира IV степени, Правительствующий сенат утвердил Саренко в правах дворянина.
Медициной его интересы не исчерпывались: по отзывам знатоков, он виртуозно играл на семиструнной гитаре и считался чуть ли не первым гитаристом Петербурга. При этом он не любил публичных выступлений, играл в основном для узкого круга знатоков — завсегдатаев музыкального салона, устроенного его женой баронессой Эммой Ивановной фон Флеминг. Постоянными посетителями этого салона были композиторы
У Василия Степановича и Эммы Ивановны было шестеро детей — четыре сына и две дочери. Третьим ребёнком в семье был сын Василий. Он родился в 1846 году, в середине 1860-х окончил морское инженерное училище. Но его истинным призванием стала биология. После окончания училища Василий Васильевич уехал в Саратов, женился, преподавал биологию. Его избранницей была простая крестьянская девушка, семья которой лишь в 1861 году в результате реформы Александра II была освобождена от крепостной зависимости. В Саратове 14 ноября 1876 года Устинья Фёдоровна и родила сына Гришу.
Когда Грише было два года, семья Саренко переехала в Москву, где Василий Васильевич продолжал преподавание биологии, получил звание профессора. В Москве в 1885 году появилась на свет Аня. Григорий окончил Московское реальное училище, но мечтал о сцене — научился играть на скрипке, даже ходил показываться в театр. Однако родители были решительно против такого увлечения сына, и он поступил в Санкт-Петербургский институт гражданских инженеров имени Николая I. Успешно окончив институт и получив чин коллежского секретаря, 5 октября 1902 года молодой специалист был определён на службу по ведомству МВД младшим инженером строительного отделения Ярославского губернского правления.
В Ярославле Григорий Васильевич снял квартиру в доме местного купца прусского подданного Вильгельма Каатца. В эти годы Саренко много работал над различными проектами по перестройке домов в Ярославле, Ростове и других городах губернии, принял участие во всероссийском конкурсе на здание нового городского театра, подготовил проект перестройки пожарного депо, кардинально перестроил здание на углу Екатерининской и Угличской для гостиницы и ресторана «Бристоль», по заказу владельца гостиницы «Европа» Полякова построил кинотеатр на углу Власьевской и Духовской улиц, по заказу совета Общества содействия народному образованию и распространению полезных знаний Ярославской губернии — здание для Некрасовской библиотеки-читальни, для Общества вспомоществования частному труду — здание клуба (в нём в советские годы работал кинотеатр «Арс», а сейчас располагается Ярославский камерный театр), по заказу ярославских мусульман — здание мечети.
В январе 1909 Саренко назначили младшим архитектором строительного отделения, а уже в ноябре — губернским архитектором. Прочно встав на ноги, Григорий Васильевич женился: его супругой стала Надежда Николаевна Крохоняткина из известного в городе купеческого рода. В 1912 году у них родилась дочь Ирина, через два года — Людмила. Семья поселилась на Голубятной улице в скромном двухэтажном особнячке Харчевой, который Григорий Васильевич в 1910 году перестраивал в стиле модерн. Его заслуги на службе Отечеству были отмечены орденами Святого Станислава III степени (1910) и Святой Анны III степени (1915). В 1916 году он возглавил строительное отделение губернского правления, получив должность губернского инженера.
В Ярославль приехала и сестра Григория Васильевича Анна, окончившая с золотой медалью Московскую консерваторию, где она была ученицей Скрябина. Вместе с мужем Дмитрием Митрофановичем Кучеренко Анна Васильевна открыла первую в Ярославле музыкальную школу. Ближайшими друзьями Саренко стали в Ярославле сын архитектора Окерблома Иван Иванович и Герман Антонович Бредрих — оба они держали аптеки, причём — в одном доме. Их вкусы настолько совпадали, что они даже заказали для своих гостиных одинаковые мебельные гарнитуры в стиле модерн. Интересная работа, общение с друзьями, загородные прогулки, детские праздники, рисование, любительские спектакли, в которых всегда участвовал Григорий Васильевич — казалось, впереди их ждало только счастье.
Всё изменилось в 1917 году. Но после нескольких лет смуты жизнь вроде бы стала возвращаться в привычную колею. Оказалось, что без специалистов нельзя построить не только новую жизнь, но даже обычный дом. Саренко совместно с архитектором К. Х. Прилепским в 1923 году спроектировал здание школы при фабрике «Красный Перекоп». В 1924 году по проекту Саренко строится трёхэтажный жилой дом на 36 квартир для работников фабрики «Красный Перекоп» (пос. Текстилей, 2), в 1925-м — четырёхэтажный жилой дом на 48 квартир в начале Тутаевского шоссе (нынешний адрес — пр. Октября, 55) для работников Ярославского авторемонтного завода (ныне — АО «Автодизель»). На углу улиц Красной и Тутаевской (сейчас — Ушинского и Свердлова) на месте разрушенного во время артобстрела города в 1918 году здания предположительно (документальных подтверждений пока не найдено) по проекту Саренко в 1927 году был построен трёхэтажный жилой дом — первый в центральной части города после революции. В 1934 году Саренко было оказано особое доверие — его включили в комиссию по установке памятника Ленину на Театральной площади.
И всё же у новой власти Григорий Васильевич с первых дней числился среди неблагонадёжных. Ещё в 1921 году его, отца четверых малолетних детей (в 1918 году родился сын Василий, в 1920 — дочь Надежда) арестовала губернская ЧК. Семь мучительных дней он провёл в тюремной камере в полной неизвестности, а потом… был отпущен без всяких объяснений. В 1925 году он оказался в списке лиц, лишённых избирательных прав. Потеря, кажется, невелика, но подобные «факты биографии» говорили: чекисты помнят всех, кто был «на службе у царского режима».
Мирная семейная жизнь для Григория Васильевича Саренко закончилась 23 апреля 1935 года. В этот день уполномоченный секретно-политического отдела (СПО) Управления госбезопасности НКВД по Ивановской промышленной области Кукличев составил «Справку на арест Саренко Г. В.», в которой говорилось:
«Саренко Григорий Васильевич, 1876 г. рождения, бывший член Партии народной свободы (кадет), до революции служил в Городской управе архитектором. В настоящее время служит архитектором Волгостроя (зачеркнуто, вписано — Ивпромстроя). Имеющимися материалами изобличается в том, что 1). Входил в к/р фашистскую группировку, состоящую из бывших людей, систематически собирающихся на частных квартирах. 2). Вёл к/р фашистскую агитацию, доказывая неизбежность падения Советской власти и водворение фашистского режима. На основании изложенного, полагал бы,
На справке Кукличева стоят две резолюции: «Согласен. Начальник 4-го отделения СПО УГБ НКВД ИПО Мальгин» и «Утверждаю. Начальник
В ту же ночь сотрудник горотдела НКВД Занозин получил ордер № 379 на обыск и арест Саренко, проживающего на улице Голубятная, дом 23, кв. 2. Как записано в протоколе, «при обыске ничего существенного для дела не обнаружено». (Все цитаты, выделенные курсивом, и факты приводятся по материалам следственного дела № С-9562, хранящегося в ГАЯО.)
Помимо Саренко «членами к/р фашистской группировки» были назначены:
Бредрих Герман Антонович, 74 года, немец, до революции владел аптекой (располагалась в доме Окерблома на углу Духовской и Даниловской), до ареста работал химиком судебно-медицинской экспертизы, в 1928 и 1931 арестовывался по подозрению в шпионаже;
Бредрих Виктор Рудольфович, 46 лет, немец, приёмный сын
Барщевский Анатолий Николаевич, 47 лет, «сын владельца сапожной мастерской с применением рабсилы», бухгалтер Всесоюзного общества социального учёта, в 1931 году арестовывался ЯГО ОГПУ, содержался под стражей 4 месяца, женат, имеет сына 16 лет;
Соковнин Николай Петрович, 60 лет, дворянин, бывший помещик, уже «отбывший ссылку за контрреволюционную деятельность»;
Шкатов Николай Васильевич, 67 лет, сын художника, бывший присяжный поверенный, юристконсульт завода «Красный Профинтерн», не судим, женат, детей нет.
Почему же именно они? Ведь не методом тыка по телефонной книге выбирали энкавэдэшники свои жертвы. Ответ на этот вопрос находим в приложенном к делу протоколе допроса некоего Михаила Константиновича Студитского. Он ранее проходил по делу о так называемом «филиале Российской национальной партии», по которому вместе с ним были осуждены ещё семь человек: все — преподаватели пединститута, педагогического и химического техникумов. Дело это фабриковалось Ярославским горотделом ОГПУ в феврале-марте 1934 года. По версии следствия, вложенной в уста Студитского, члены РНП оценивали положение в СССР следующим образом:
«1. Советская власть и коммунистическая партия привели своей политикой русскую нацию к гибели.
- Интеллигенция, являющаяся мозгом народа, низведена до положения рабов.
- В стране налицо не диктатура пролетариата, а диктатура Сталина с небольшой группой лиц, принадлежащих к партийной верхушке.
- Особенно тяжело положение крестьянства, которое насильно загоняют в колхозы; разоряется путём применения непосильных налогов, раскулачивается самая энергичная и деловая часть крестьянства — кулаки.
- Всё это привело к накоплению недовольства масс Соввластью и компартией и создало предпосылки для вооружённого восстания против Советской власти.
На основе указанных выводов в группировке сложилось убеждение о необходимости борьбы с Советской властью с тем, чтобы добиться её свержения".
Как видим по первым четырём пунктам, следователи оценивали положение в стране вполне реалистично, но намерения своим подследственным приписывали чересчур фантастические. В том же протоколе якобы со слов Студитского описывается структура этого мифического филиала РНП. Как «признаётся» допрашиваемый, в «третье звено», руководимое
Всего начальник 4-го отделения СПО УГБ НКВД ИПО Мальгин провёл четыре допроса Саренко. Несмотря на все усилия, Мальгину не удалось склонить его ни к самооговору, ни к тому, чтобы топить подельников. Всё обвинение следователь строил на показаниях некоего Соколова А.Ф.
23 июня Мальгин объявил Саренко об окончании следствия и взял с него об этом расписку, на которой Григорий Васильевич посчитал нужным также написать: «К своим показаниям, данным мною по настоящему делу, желаю сообщить то, что я слышал от <фамилия неразборчива> и <фамилия неразборчива> (умершей) характеристику допрошенного по моему делу
Что же такое важное «сообщил» следствию Аркадий Фёдорович Соколов, 46 лет, сын художника, доверенный Ярославского спросбюро горвнуторга? Он рассказал, что летом 1934 года вернувшийся из ссылки Соковнин, которого он знал с дореволюционных времён, стал приглашать его в гости к Бредрихам, «куда под видом игры в преферанс» приходили также Саренко, Шкатов и Барщевский. На этих посиделках вели беседы, «содержание которых было явно контрреволюционным». Говорили, «что в стране существует варварство», что советская власть «уничтожает лучших людей, созданную десятилетиями культуру», «занимались распространением провокационных слухов». В частности, после убийства Кирова говорили, что оно используется для организации репрессий против лучших людей, что «при советской власти хорошо живётся только мерзавцам вроде Горького», что «в ссылках от непосильного труда и голода мрут лучшие люди», что «утверждения большевистской печати о растущей экономической и политической мощи страны лишь одна видимость, на самом же деле всё идёт к разрухе и упадку».
Однажды в квартире Бредриха «присутствующими велись воспоминания о дореволюционной жизни, в частности, Саренко декламировал стихотворение контрреволюционного содержания, посвящённое крупному купцу и домовладельцу Каатцу Вильгельму, ныне проживающему в Германии. Содержание стиха сводилось к тому, что раньше было всё хорошо: обеспеченность, веселье от души, прекрасные манеры — всё это давало радость жизни, красоту, был праздник, а теперь наступили большевистские будни. В том же стихе указывалось то, что жизнь в недалёком будущем изменится, возродится прекрасное прошлое и они снова встретятся с Каатц. По словам Саренко, он этот стих послал Каац в Берлин и якобы от Каатц получил восторженный ответ с советом надеяться, что всё в скором времени изменится и они снова встретятся в Ярославле». Ещё Соколов сообщил, что, как он слышал, у Бредрихов дома бывали немцы, в связи с этим «устраивались банкеты, на которых провозглашались тосты в честь фашистской Германии». И вообще все участники «сборищ» у Бредрихов надеялись на помощь Германии, Японии и Финляндии в свержении Советской власти.
[28]
Словом, всё, что поведал следствию Соколов, было обычной «пургой», которую в качестве доказательств не принял бы ни один нормальный суд. Но для внесудебных троек НКВД это было как раз то, что надо. Тем более что «показания» Соколова подкреплялись ещё более весомыми «показаниями» двух других свидетелей: Нины Георгиевны Окерблом (внучки известного ярославского архитектора, с которым довелось поработать и Саренко) — она сама фигурировала в показаниях Студитского как «член третьего звена к/р группировки интеллигенции в г. Ярославле», и Рудольфа Викторовича Бредриха — родного сына подследственного Бредриха Виктора Рудольфовича.
Н.Г. Окерблом «рассказала» следователю Мальгину, что в 1932 году в Ярославль приезжал из Германии некто Ганс Нейман, который выдавал себя за коммуниста. Сначала он работал в немецкой сельхозкоммуне на станции Лютово, потом — инженером-электриком на Резино-асбестовом комбинате. Познакомившись с Бредрихом, он стал приходить к нему домой на улицу Республиканскую, 51, квартира 8, приносил с собой радиоприёмник и устраивал публичное прослушивание речей Гитлера и Геббельса. На этих прослушиваниях присутствовали ярославские немцы Швейгеймер, скрипач Ганинбег, а также Студитский, Горский и Саренко с женой. Помимо радиоприёмника у Неймана был фотоаппарат, которым он фотографировал ярославский железнодорожный мост, почтамт и хотел сфотографировать резино-асбестовый комбинат, но это ему не удалось. Кроме того, свидетельница «сообщила», что видела у Неймана «сделанные им снимки Московского Кремля и здания центральной московской почты». А ещё он снимал на ярославском рынке деклассированный элемент. «В беседах Нейман интересовался положением учительства, спрашивал о получаемой зарплате и о том, что можно купить на эту зарплату». В общем, нашпионил, как последний сукин сын.
Ну, а главным свидетелем по этому делу стал Рудольф Бредрих, 1917 года рождения, ученик вагоновожатого ЯГЭК, кандидат ВЛКСМ. Он не просто в деталях — в мельчайших подробностях рассказывал о «контрреволюционных сборищах», проходивших в квартире его отца и дедушки, называл имена, фамилии, места работы. «Осведомлённости» этого юноши допрашивавший его Занозин мог только позавидовать.
«Все сборища, при которых лично мне приходилось присутствовать, — рассказывал Руди, — носили террористический, фашистский характер, где участниками их указывалось, что большевики во главе со Сталиным истребляют всех культурных людей, уничтожают в стране всё то, что было лучшее, и что население страны переживает неслыханный в истории гнёт большевизма. Одновременно с этим обсуждались вопросы, что Советская власть скоро падёт и на смену её будет установлена фашистская диктатура как одна из прочнейших диктатур, способных уничтожить коммунизм и возродить Россию как великую культурную нацию. По указаниям участников сборищ всё это должно произойти при помощи Германии и других капиталистических стран, блокированных с Германией против СССР, — Польши и Японии».
На просьбу Занозина указать «конкретные факты террористической, фашистской деятельности со стороны участников сборищ» Рудольф тоже имел что сказать: «Зимой 1934 года Барщевский в беседе с моим отцом указывал, что сейчас наилучшая жизнь — за границей, в Германии, вождь фашистов Гитлер сумел уничтожить коммунизм и повести за собой народ, создавая ему процветание в жизни. Но недалеко то время, когда Гитлер сумеет спасти и нас от ига коммунизма и нашего Сталина (Барщевский при этом несколько раз назвал Сталина похабными словами).
Вскоре после убийства секретаря Ленинградского и Центрального комитетов ВКП (б) Кирова (декабрь 1934) Барщевский также в беседе с Бредрих Виктором и Бредрих Германом заявил: «Все говорят, что Киров был очень хороший человек, но если бы этих хороших почаще стукали и было бы их поменьше, то для нас жизнь гораздо была бы лучше». Аналогичную агитацию вели участники сборищ Саренко, немцы Швейгеймер и Нейман, которых активно поддерживали Соковнин и Бредрихи Герман и Виктор. Саренко неоднократно, возмущаясь положением жизни при Советской власти, заявлял: «Вот скорее бы Германия поднималась на нас, тогда и можно ждать избавления от коммунистов, ведь их бы всех перевешали во главе со Сталиным». Немец Швейгеймер зимой 1933/1934 в беседе с Бредрихами Г. и В. и женой Бредрих В. Эдит Леонардовной Бредрих (моя мачеха) говорил: «Скоро будет война с Германией и ей только можно будет радоваться, т.к. Германия может принести спасение русскому народу от коммунизма». Видимо, для подкрепления «показаний»
Все эти пространные выписки из протоколов мы приводим здесь, чтобы показать механизм фальсификации дел следователями. Но для «сталинского правосудия» такие «доказательства» вполне годились. Обвинительное заключение, составленное начальником 4-го отделения секретно-политического отдела Мальгиным, согласовал начальник СПО Хорхорин, утвердили помпрокурора Ивановской промышленной области Марчук и замоблпрокурора Лейбович. 10 октября 1935 года Особое совещание при НКВД СССР постановило «за участие в контрреволюционной группе»
А.Н. Барщевский отбыл свои пять лет в лагере и вернулся в Ярославль — в 1941 году даже хлопотал о снятии судимости. Вернулся домой и
Самая трагическая участь выпала на долю Григория Васильевича Саренко. Из Ярославля его по этапу отправили сначала в Алма-Ату, а потом перевели в Чимкент, где он работал инженером технадзора в Южно-Казахстанском отделении «Казгоскино». 23 декабря 1937 года Управлением НКВД по Южно-Казахстанской области он был арестован по обвинению в том, что, «находясь в ссылке, он вновь примкнул к контрреволюционной троцкистской организации, существовавшей при областном отделении „Казкино“, и проводил вредительскую работу в постройке кинотеатра в г. Чимкенте, под здание которого был заложен фундамент из негодного кирпича». В деле нет не только санкции прокурора на арест Саренко, но даже постановлений на арест, об избрании меры пресечения и предъявлении обвинения.
В справке, составленной в 1958 году в УКГБ по Ярославской области по материалам «чимкентского дела», говорится: «Будучи допрошен один раз — 26 декабря 1937 года, Саренко показал, что контрреволюционной деятельностью никогда не занимался. По этому же делу был арестован за антисоветскую агитацию Иванчиков Пётр Павлович и за вредительство — Крылов Михаил Михайлович. На первичных допросах они виновными себя не признали. При повторных допросах Иванчиков и Крылов показали о своём участии в антисоветской контрреволюционной троцкистской организации и о принадлежности к этой организации Саренко. Иванчиков, в частности, показал, что Саренко проводил вредительство путём закладки кирпичного фундамента вместо каменного под строившееся здание кинотеатра. Крылов показал, что о принадлежности Саренко к контрреволюционной вредительской организации ему известно со слов Ануфриева (не допрошен). О преступной деятельности Саренко Крылов показал то же, что и Иванчиков. Аналогичные показания о преступной деятельности Саренко дал свидетель Герман
Тройкой УНКВД по Южно-Казахстанской области Саренко, Крылов и Иванчиков 14 февраля 1938 года были приговорены к расстрелу.
***
После смерти Сталина начался процесс реабилитации людей, осуждённых по сфальсифицированным НКВД уголовным делам.
Дело Бредриха — Саренко следователи лепили на основании показаний
В 1956 году по указанию прокурора Ярославской области по делу «Российской национальной партии» была проведена проверка, в результате которой было установлено, что дело это сфальсифицировано от начала и до конца. Будучи передопрошен в 1956 году, Студитский показал: «Должен сказать, что предъявленные мне обвинения не соответствуют действительности, так как ни в какой к/р группировке я никогда не состоял и антисоветской деятельностью не занимался, хотя в материалах предварительного следствия и имеются протоколы допроса меня с моей подписью, в которых изложена моя и других лиц антисоветская деятельность. На самом деле протоколы допросов были записаны не с моих слов, а сформулированы следователем, и подписаны мною без учёта их содержания под влиянием страха и психически подавленного состояния».
Как отмечалось в заключении проводившего проверку дела следователя КГБ, «о том, что в результате неправильных методов следствия, применявшихся проводившими следствие по этому делу следователями Занозиным, Мальгиным и Полкановым, оговорили себя и других лиц, привлечённых по делу, в 1956 году показали осуждённые по этому делу Тихонов, Царапкин и Романов». Так,
10 октября 1956 года президиум Ярославского областного суда отменил решение Особого совещания в отношении всех осуждённых по делу РНП. В общем-то вряд ли тогда кто-то сомневался, что все политические дела, состряпанные Занозиным, Мальгиным и Полкановым, являются полной липой и решения по ним можно отменять без всякой дополнительной проверки. Но это только на то, чтобы осудить невинных людей, много ума и времени не нужно. Высосанное из пальца дело Бредриха — Саренко проверялось три года! И началась проверка вовсе не по инициативе правоохранительной системы.
Дело РНП было рассмотрено в 1956 году потому, что его фигуранты выжили и вернулись в Ярославль. Из шести осуждённых по делу Бредриха — Саренко в Ярославле в 50-е годы не жил никто. Бредрих-старший в 1941 году умер, Саренко в 1938 — расстрелян, Бредрих-младший, отсидев свою «десятку», затаился в Канске и о себе не напоминал, Барщевский, Соковнин и Шкатов среди жителей Ярославля не значились, и если даже были живы, находились в том возрасте, когда сил добиваться справедливости уже не остаётся. (Барщевскому в 1956 году было бы 68 лет, Соковнину — 81, Шкатову — 88.)
Процедура проверки началась лишь после того, как 30 сентября 1957 года Надежда Николаевна Саренко, ничего не знавшая о судьбе мужа, направила прокурору Ярославской области заявление: «Прошу вас сообщить об участи моего мужа Саренко Григория Васильевича, 1876 года рождения, арестованного 23 апреля 1935 года в г. Ярославле. До ареста он работал в должности старшего инженера-архитектора в «Ярпроекте». Общий рабочий стаж его в это время составлял 35 лет. По его проектам и техническому наблюдению в г. Ярославле построены здания «Пожарное депо», дом Сан. Просвещения, бывшая гостиница «Бристоль», школа им. Ленина при фабрике «Красный Перекоп», кино «Арс» и «Горн» и много других зданий в городе и области.
До сего времени судьба его мне неизвестна. Я, его жена, в настоящее время имею 75 лет и состояние здоровья очень тяжёлое, требую постоянного ухода за собой, который исполняет моя дочь, находящаяся при мне. Средств к существованию не имею. Живу с дочерью Саренко Надеждой Григорьевной, которая имеет скудный заработок и кроме меня растит дочь, отец которой после войны умер, потеряв своё здоровье на фронте. Сын мой Саренко Василий Григорьевич, 1918 года рождения, на иждивении которого я находилась после ареста мужа, в 1941 году погиб на фронте.
Прошу вас пересмотреть его дело и если найдёте нужным, реабилитировать его с последующим меня уведомлением".
Только через полгода заместитель прокурора области направил дело для проверки в Управление КГБ при Совете министров СССР по Ярославской области. Зампрокурора просил проверить по смежным делам, состояли ли обвиняемые в контрреволюционной организации, а также правильность показаний Окерблом, Рудольфа Бредриха и других свидетелей, на основании которых строилось обвинение.
О том, чего стоили «показания» Студитского, уже говорилось выше. Рудольф Бредрих, которому следователь приписал столь подробные рассказы об антисоветской деятельности отца и деда, умер в 1937 году, когда ему было всего 20 лет, от туберкулёза. Оставались Соколов и племянница Бредриха Нина Окерблом. Их следователь нашёл и допросил.
Как сказала Нина Окерблом, «свои показания я подтверждаю частично, так как в протоколе есть данные, которые мне стали известны во время допроса со слов следователя, а записаны они от моего имени». Другими словами, следователь Мальгин придуманные им «факты» и собственные измышления записывал в протокол и давал «свидетельнице» на подпись. Так, Нина со слов дяди знала, что Ганс Нейман — немецкий коммунист, а следователь на допросе сказал, что Нейман — немецкий шпион. Нина слышала, как гость из Германии слушал какие-то немецкие радиопередачи, а следователь записывал в протокол, что это были речи Гитлера и Геббельса. Антисоветские высказывания Бредриха и его гостей, о которых якобы рассказала на допросе Нина, тоже придумывал Мальгин.
В 1958 году был жив ещё один важный «свидетель» —
Перелопатив за год работы груду различной информации, старший следователь следственного отдела УКГБ 7 апреля 1959 года пишет заключение по делу. Добросовестно изложив на десяти страницах обвинения, предъявлявшиеся подследственным, и результаты собственной проверки, не забыв указать, что «Саренко, отбывая наказание, был в 1938 году расстрелян» (и на тот момент не реабилитирован), следователь приходит к следующему заключению: «Из материалов дела (состряпанного полностью дискредитированными следователями НКВД) и проверки (только из совершенно пустых показаний Соколова) видно, что осуждённые по рассматриваемому делу, встречаясь друг с другом по различным поводам, вели антисоветскую пропаганду. Вместе с тем дополнительной проверкой установлено, что следственное дело на Студитского и других прекращено, а сам Студитский от своих показаний 1934 года отказался, а иных доказательств (как будто показания Студитского можно рассматривать как „доказательства“) о принадлежности осуждённых к антисоветской организации и проведении этой организацией и её участниками преступной деятельности, направленной против Советской власти, в деле нет». На этом основании старший следователь делает вывод: «Полагал бы обвинение в антисоветской пропаганде оставить в силе, исключив всем названным лицам принадлежность к контрреволюционной группе».
Если бы такая рекомендация была принята, это бы означало, что в реабилитации всех шестерых осуждённых было бы отказано, а Занозин, Мальгин и Полканов и их «методы ведения следствия» были бы фактически оправданы.
Ни Надежда Николаевна Саренко, ни её дочери ничего не знали о результатах проверки. Из прокуратуры Надежде Николаевне ответили, что её заявление отправлено в Управление КГБ по Ярославской области. В октябре 1958 она обратилась с новым заявлением к начальнику УКГБ. В нём она писала, что с ноября 1937 года не имеет никаких вестей от мужа, который, как ей известно, «за 4 месяца до окончания срока его наказания снова был арестован и получил наказание в 10 лет без права переписки». КГБ умел хранить свои тайны: ответа Надежда Николаевна не получила.
И тогда на отчаянный шаг решилась дочь Надежды Николаевны — Надежда Григорьевна. В январе 1960 она обратилась к Генеральному прокурору СССР тов. Руденко. «У меня нет никаких сомнений в том, что мой отец не совершал ничего незаконного, — писала Надежда Григорьевна. — Мой отец внёс большой вклад в строительство и благоустройство города Ярославля. По его проектам и под его непосредственным руководством было построено много жилых домов и общественных зданий, с которыми и связана у меня память о моём отце. Я прошу пересмотреть так называемое дело моего отца, невинно пострадавшего, и реабилитировать его».
Только после вмешательства Генеральной прокуратуры в марте 1960 года прокурор Ярославской области Ю. Ахмин направил в президиум Ярославского областного суда под грифом «секретно» протест в порядке надзора. Касаясь сути дела, он отметил полную несостоятельность «доказательств» об участии обвиняемых в контрреволюционной организации (с чем согласился при проверке и следователь УКГБ), добытых Занозиным, Мальгиным и Полковниковым в результате незаконных методов следствия. Что же касается обвинений в антисоветской пропаганде, прокурор писал об этом так: «Показания свидетелей
10 июня 1960 состоялось заседание президиума областного суда. Судьи нашли протест прокурора обоснованным, осуждение
Копия обращения